Неточные совпадения
— Если вы
хотите взглянуть на
больницу и
не устали, то это недалеко. Пойдемте, — сказал он, заглянув ей
в лицо, чтоб убедиться, что ей точно было
не скучно.
— Представьте, он — спит! — сказала она, пожимая плечами. —
Хотел переодеться, но свалился на кушетку и — уснул, точно кот. Вы, пожалуйста;
не думайте, что это от неуважения к вам! Просто: он всю ночь играл
в карты, явился домой
в десять утра, пьяный,
хотел лечь спать, но вспомнил про вас, звонил
в гостиницу, к вам,
в больницу… затем отправился на кладбище.
— Видеться можно, — сказал он, — только, пожалуйста, насчет денег, как я просил вас… А что насчет перевода ее
в больницу, как писал его превосходительство, так это можно, и врач согласен. Только она сама
не хочет, говорит: «очень мне нужно за паршивцами горшки выносить…» Ведь это, князь, такой народ, — прибавил он.
Доктор Герценштубе и встретившийся Ивану Федоровичу
в больнице врач Варвинский на настойчивые вопросы Ивана Федоровича твердо отвечали, что падучая болезнь Смердякова несомненна, и даже удивились вопросу: «
Не притворялся ли он
в день катастрофы?» Они дали ему понять, что припадок этот был даже необыкновенный, продолжался и повторялся несколько дней, так что жизнь пациента была
в решительной опасности, и что только теперь, после принятых мер, можно уже сказать утвердительно, что больной останется
в живых,
хотя очень возможно (прибавил доктор Герценштубе), что рассудок его останется отчасти расстроен «если
не на всю жизнь, то на довольно продолжительное время».
— Послушай, Лукерья, — начал я наконец. — Послушай, какое я тебе предложение сделаю.
Хочешь, я распоряжусь: тебя
в больницу перевезут,
в хорошую городскую
больницу? Кто знает, быть может, тебя еще вылечат? Во всяком случае, ты одна
не будешь…
— Мы тут живем, как монахи! — сказал Рыбин, легонько ударяя Власову по плечу. — Никто
не ходит к нам, хозяина
в селе нет, хозяйку
в больницу увезли, и я вроде управляющего. Садитесь-ка за стол. Чай, есть
хотите? Ефим, достал бы молока!
— На лице незначительная рана, а череп проломлен,
хотя тоже
не сильно, — парень здоровый! Однако много потерял крови. Будем отправлять
в больницу?
И вот, обездоленные всевозможными бреднями и антибреднями, они
не задумываются на последние гроши выписать Редедю, чтобы
хотя по поводу египетских дел излить ту полноту чувства, которая
не нашла себе удовлетворения ни
в вопросе о заготовлении белья для земских
больниц, ни
в вопросе об установлении на мостах и переправах однообразных и необременительных такс…
— Если
хотите, — и
в больницу! —
не спорил с ней Бегушев и поднялся, чтобы поскорее возвратиться домой и послать графа к дочери.
Вообще пребывание
в больнице оставило во мне навсегда тихое и отрадное воспоминание,
хотя никто из товарищей
не навещал меня.
— Мать мою взорвала такая иезуитская двуличность; она забыла предостережение Бениса и весьма горячо и неосторожно высказала свое удивление, «что г. Камашев хвалит ее сына, тогда как с самого его вступления он постоянно преследовал бедного мальчика всякими пустыми придирками, незаслуженными выговорами и насмешками, надавал ему разных обидных прозвищ: плаксы, матушкина сынка и проч., которые, разумеется, повторялись всеми учениками; что такое несправедливое гонение г. главного надзирателя было единственною причиною, почему обыкновенная тоска дитяти, разлученного с семейством, превратилась
в болезнь, которая угрожает печальными последствиями; что она признает г. главного надзирателя личным своим врагом, который присвоивает себе власть, ему
не принадлежащую, который
хотел выгнать ее из
больницы, несмотря на позволение директора, и что г. Камашев, как человек пристрастный,
не может быть судьей
в этом деле».
Проходило лето; доктор давно говорил Мане, что она совершенно здорова и без всякой для себя опасности может уехать домой. Маня
не торопилась. Она отмалчивалась и все чего-то боялась, но, наконец,
в половине сентября вдруг сама сказала сестре, что она
хочет оставить
больницу.
Одним словом, возвращаясь из
больницы в девять часов вечера, я
не хотел ни есть, ни пить, ни спать. Ничего
не хотел, кроме того, чтобы никто
не приехал звать меня на роды. И
в течение двух недель по санному пути меня ночью увозили раз пять.
Как
не помнить! Дело было
в том, что
хотя на свете и существует фельдшер Демьян Лукич, который рвет зубы так же ловко, как плотник ржавые гвозди из старых шалевок, но такт и чувство собственного достоинства подсказали мне на первых же шагах моих
в Мурьевской
больнице, что зубы нужно выучиться рвать и самому. Демьян Лукич может и отлучиться или заболеть, а акушерки у нас все могут, кроме одного: зубов они, извините,
не рвут,
не их дело.
Порою нас заносило вовсе снегом, выла несусветная метель, мы по два дня сидели
в Мурьевской
больнице,
не посылали даже
в Вознесенск за девять верст за газетами, и долгими вечерами я мерил и мерил свой кабинет и жадно
хотел газет, так жадно, как
в детстве жаждал куперовского «Следопыта».
Познакомившись со Введенским хорошо, я убедился, что он
в сущности знал только одно слово: «
хочу»; но что во всю жизнь ему даже
не приходил вопрос, хорошо ли, законно ли его хотенье. Так, первым рассказом его было, как он довел до слез
в больнице сердобольную барыню, пришедшую к нему
в комнату после пасхальной заутрени поздравить его со словами: «Христос воскрес!».
Одна из них, Катя, взялась «во всякое время Павла Павловича разыскать, потому что он от Машки Простаковой теперь
не выходит, а денег у него и дна нет, а Машка эта —
не Простакова, а Прохвостова, и
в больнице лежала, и
захоти только она, Катя, так сейчас же ее
в Сибирь спрячет, всего одно слово скажет».
— Нельзя, — равнодушно бросил он. — Никогда этого
не было. Эдак-то все
захотят в больницах лежать!.. Вот что — скажи мне, почему ты меня тогда… за ухо трепал?
Говоривший плавно помахивал рукой
в такт своим словам; его глаза горели под очками, и
хотя Тихон Павлович плохо понимал то, что говорил этот господин, однако он узнал из его речи, что покойник был беден,
хотя двадцать лет он неустанно трудился на пользу людей, что у него
не было семьи, что при жизни никто им
не интересовался и никто его
не ценил и что он умер
в больнице, одинокий, каким был всю свою жизнь.
Мать ни за что
не хотела отвезти его также
в больницу и решила лечить дома.
В каждой
больнице работают даром десятки врачей; те из них, которые
хотят получать нищенское содержание штатного ординатора, должны дожидаться этого по пяти, по десяти лет; большинство же на это вовсе и
не рассчитывает, а работает только для приобретения того, что им должна была дать, но
не дала школа.
«Напрасно, говорит, вы так думаете. Знаю я хорошо, что это значит, а
в больницу все-таки
не слегла. Спасибо! Лучше уж, коли помирать, так на воле, у своих. А то, может, еще и поправлюсь, так опять же на воле, а
не в больнице вашей тюремной. Вы думаете, говорит, от ветру я, что ли, заболела, от простуды? Как бы
не так!» — «Там у вас, спрашиваю, сродственники, что ли, находятся?» Это я потому, как она мне выразила, что у своих поправляться
хочет.
— Я уже был у начальства! Ходил
в суд,
хотел прошение подать, они и прошения
не взяли. Был я и у станового, и у следователя был, и всякий говорит: «
Не мое дело!» Чье ж дело? А
в больнице тут старшей тебя нет. Что
хочешь, ваше благородие, то и делаешь.
Дождавшись утра, он взял у соседа лошадь и повез Марфу
в больницу. Тут больных было немного, и потому пришлось ему ждать недолго, часа три. К его великому удовольствию,
в этот раз принимал больных
не доктор, который сам был болен, а фельдшер Максим Николаич, старик, про которого все
в городе говорили, что
хотя он и пьющий и дерется, но понимает больше, чем доктор.
— «
В другую
больницу»! — резко проговорил исхудалый водопроводчик с темным, желтушным лицом. — Вчера вот этак посадили нас
в Барачной
больнице в карету, билетики дали, честь честью, повезли
в Обуховскую. А там и глядеть
не стали: вылезай из кареты, ступай, куда
хочешь! Нету местов!.. На Троицкий мост вон большие миллионы находят денег, а рабочий человек издыхай на улице, как собака! На
больницы денег нет у них!
Больница обходилась без фельдшера. Нужно было написать заявление
в управу, но доктор все еще никак
не мог придумать формы письма. Теперь смысл письма должен был быть таков: «Прошу уволить фельдшера,
хотя виноват
не он, а я». Изложить же эту мысль так, чтобы вышло
не глупо и
не стыдно, — для порядочного человека почти невозможно.
Гиршфельд нашел нужным
в виду все продолжавшегося над ним следствия провести это лето белее скромным образом и
в более уединенной местности, так как состояние его духа день ото дня становилось тревожнее,
хотя из Москвы и получено было известие о прекращенни местным прокурорским надзором дела по обвинению его
в убийстве Князева,
в виду объяснения самого покойного, записанного
в скорбном диете Мариинской
больницы, но от петербургского прокурорского надзора, видимо, ему
не предстояло отделаться так легко и скоро.
Император
хотел также, чтобы члены организуемого им
в России рыцарства
не могли уклоняться от обязанности служить
в больницах, так как он находил, что уход за больными «смягчает нравы, образует сердце и питает любовь и ближним». Намереваясь образовать рыцарство
в виде совершенно отдельного сословия, Павел Петрович озаботился даже о том, чтобы представители этого «сословия» имели особое, но вместе и общее кладбище для всех их, без различия вероисповеданий.
Хотел сейчас же поехать
в Петербург, да деньги все на исходе были, все пропил, пью я, как вышел из
больницы в Париже, а прежде водки так совсем
не пил.
Палач исполнил то, что
хотел и что взялся исполнить. Но исполнение это было нелегко. Слова Светлогуба: «И
не жалко тебе меня?» —
не выходили у него из головы. Он был убийца, каторжник, и звание палача давало ему относительную свободу и роскошь жизни, но с этого дня он отказался впредь исполнять взятую на себя обязанность и
в ту же неделю пропил
не только все деньги, полученные за казнь, но и всю свою относительно богатую одежду, и дошел до того, что был посажен
в карцер, а из карцера переведен
в больницу.
— Ах, да,
больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить десять лет, всем
в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал — как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его
хочешь лечить. А ему этого
не нужно. Да и потом, что́ за воображение, что медицина кого-нибудь и когда-нибудь вылечивала! Убивать — так! — сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера.
Как передавали потом, меня нашли на льду и спасли рыбаки: случайно я упал на ихней дороге.
В больнице у меня отрезали несколько отмороженных пальцев на ногах, и еще месяца два или три я был чем-то болен, долго находился
в беспамятстве. У Нордена умерла жена, и он прислал денег на мое лечение. Больше о нем я ничего
не слыхал. Также
не появлялся с той ночи он и, я знаю, больше никогда и
не появится.
Хотя, приди он теперь, я, может быть, встретил бы его с некоторым удовольствием.